| |
Одним из первых достоинств
молодого человека у черкесов считались
стойкость и терпеливость в перенесении
страданий. "Равнодушие, с которым они
переносили боль, доходило до такой
степени, – писал Н. Дубровин, – что в
этом случае легко было узнать между ними
европейца, который мог быть столько же
бесстрашен, как и черкес, но никогда не
мог сравниться с ним в терпеливости"
[7, с. 88]. Об этом свидетельствовал и А.
Фонвиль – европеец, непосредственный
участник и очевидец военных действий на
Северо-Западном Кавказе в 1863–1864 годах.
Он, в частности, писал: "Страдания от
ран черкесы переносили с необыкновенною
твердостью; даже тяжело раненные не
выражали громко своих страданий,
стараясь показать вид, что они ничего не
чувствуют; они без малейших
предосторожностей предавались своим
обычным работам, и на предложение наше
не утруждать себя и отдохнуть, они
всегда отвечали, что это ни к чему не
может послужить и что они гораздо лучше
сделают, так как им уже суждено от бога
умереть, если они не будут идти против
его предопределения" [24, с. 386].
Альтруизм – пренебрежение собственными
интересами – был присущ отдельным
положениям уэркъ хабзэ. Этот принцип
можно проиллюстрировать на конкретном
историческом примере, описанном Хан-Гиреем.
В позднее осеннее время партия
наездников была застигнута в Донских
степях сильным бураном. Вдруг ударили
сильные морозы, и наездники, большинство
из которых было легко одето, испытывали
жестокие муки. "Наездники не вдруг
решили бросить добычу и спасаться: они
старались превзойти друг друга в
твердости и терпении, гнали захваченных
лошадей, но бедные животные кружились,
толпились в кучу и их принуждены были
бросить. Пока у черкесов были седла, они
могли еще хоть раз в сутки согревать
себя огнем от зажигаемых арчаков; но
когда и это спасительное средство
исчезло, когда мороз и метель
увеличились и уже не одного товарища
недосчитывались, или замерзшего, или
бежавшего, в надежде на свою лошадь и
теплую одежду..." [26, с.196].
Семь человек из партии спаслись и,
вернувшись на родину, рассказали о
страдальческой кончине своих товарищей.
Те же, кто бежал, оставив своих спутников,
покрыли себя позором. Последними были
нарушены принципы уэркъ хабзэ, а именно:
– принцип, "повелевающий уступить
последнее более нуждающемуся" [26, с.196];
– принцип, предписывающий делиться со
своими товарищами (спутниками) всем, что
"приобретено вместе, дурно ли, хорошо
ли оно" [3, с.154].
Альтруизм уэркъ хабзэ проявлялся даже в
таких простых ситуациях, как прием пищи,
и здесь, по поведению и действиям
человека, легко было отличить дворянина.
Допустим, перед кем-либо поставили и
предложили отведать разделанный арбуз.
Только по тому, какую часть взял тот или
иной человек, можно было определить его
социальное происхождение. Если кто-то
выбрал середину арбуза, что вполне
естественно, так как эта часть более
вкусная, то об этом человеке сразу же
можно было сказать, что он простолюдин
или плохо воспитан. Дворянин, если ему
предложат выбирать, никогда не возьмет
себе лучшую часть, будь то арбуз или
куски мяса, а будет брать с краю, то, что
ближе к нему (инф. М. К. Шопаров).
Следование принципам дворянской чести
требовало от уорка умения
контролировать свои естественные
эмоции и чувства. В этом отношении
любопытно отношение черкесских рыцарей
к женщине и любви вообще. С одной стороны,
они по-рыцарски превозносят женщин,
выполняют их желания, совершают ради них
подвиги, дабы добиться их расположения,
а с другой – они чрезвычайно сдержанны в
проявлении чувств к противоположному
полу, более того, они организуют свою
жизнь так, чтобы быть как можно реже под
их "расслабляющим" влиянием.
Своеобразное отношение черкесов к
слабому полу выразил один известный
своим мужеством и подвигами наездник,
который "на вопрос, почему он не
женился на известной своей красотой
девушке, отвечал: "Я не хочу, чтобы
меня только по жене моей знали" [10, с.274].
Принадлежность к сословию уорков
накладывала на человека много
ограничений, обрекала на жизнь, полную
тягот и лишений, проводимую в сражениях,
набегах и поединках. О них в адыгских
историко-героических песнях сказано:
"Губгъуэ зи унэ, зауэ зи хабзэ" –
"Поле чей дом, война чей обычай".
Черкесский рыцарь-наездник, как отмечал
А.-Г. Кешев, "постоянно жаждал
приключений, опасностей, отыскивал их
всюду, где только рассчитывал
натолкнуться на них. Он не любил
засиживаться дома, в своем околотке. Дым
родной сакли, жена, дети, родные – все
это, по его понятиям, было создано
нарочно для искушения его железного
духа коварными обольщениями, для того,
чтобы опутать слабое сердце заманчивыми
узами любви, нежности и ласки. Чувствуя
всю опасность подобной обстановки для
своей репутации, он избегал ее всеми
силами, старался почаще отрываться от
нее. Он сознавал себя больше человеком и
мужем, когда изголовием служило ему
вместо мягкой подушки жесткое седло,
постелью бурка, когда вместо искорок,
поднимающихся сквозь широкое отверстие
трубы от костра на родном очаге, его взор
следил за таинственным течением светил
по необъятному своду неба" [9, с.226].
4. Простота. Уэркъ хабзэ среди прочих
ограничений исключало стремление к
роскоши, жажду наживы, любовь к комфорту,
сооружение благоустроенных жилищ.
В одном из рассказов А.-Г. Кешева
приводится нетипичный, даже для второй
половины ХIХ века, тип черкесского князя.
Этот князь был достаточно богат, но
совершенно не пользовался уважением в
своей среде из-за своего равнодушия к
наездничеству и военной славе. Дом же
его, вопреки обычаям и по черкесским
понятиям, был наполнен чрезмерной
роскошью. "Если справедливо поверье,
– говорится в рассказе, – будто души
умерших по каждым пятницам витают в
сакле потомков, то я уверен, что предки
князя с глубоким негодованием
отказались бы от подобного путешествия.
Так много было в сакле его вещей,
невидимой цепью оковывающих железную
мощь черкесского духа" [10, с.279].
П. С. Потемкин, описывая в 1784 году быт
кабардинцев, сравнивал его с образом
жизни древних спартанцев. "Рыцарство
есть предмет славы каждого,– писал он, –
и роскошь еще не вкралась в сердца этого
народа. Злато и серебро ставят они ни во
что, или за весьма мало, напротив того
всякие доспехи и оружие ставят за
драгоценное" [8, т.2, с.361].
По мнению черкесов, для того, чтобы
сохранить честь, человек должен быть
свободен. Зависимость или чрезмерное
пристрастие к чему-либо (богатству,
спиртному, женщинам и т.д.) рано или
поздно приведут человека к потере чести.
В то же время черкесы не были ханжами и
придерживались того правила, что
мужчина, образно выражаясь, может все
испробовать, но не должен ни к чему
пристраститься. Потому считалось
предосудительным молодым людям
увлекаться спиртным, частыми застольями,
азартными играми и т.д.
В основе привилегированного положения
черкесских князей и дворян лежала их
узкая военная специализация и
превосходство в военной сфере.
Черкесские князья и дворяне должны были
быть гарантами национальной
независимости, поэтому сам народ не
хотел, чтобы они занимались чем-либо
кроме войны и военных предприятий.
Именно с этим, видимо, был связан запрет
на роскошь и занятие торговлей,
существовавшие в Черкесии для высших
сословий.
Хан-Гирей по этому поводу писал: "Конские
заводы, равно и овцеводство, могли бы
приносить значительные доходы
владельцам, об них пекущимся... если бы
народный предрассудок, ко вреду края так
сильно вкоренившийся, позволял высшему
классу продавать лошадей и вообще скот,
но так как от торговых оборотов
извлекать себе пользы почитается
постыдным для высшего класса, то доходы
от хлебопашества и скотоводства
ограничиваются обеспечением семейств
князей и дворян... Из... этого описания,
кажется, ясно видим, сколько доходы
князей... в сущности маловажны, но тем не
менее они, не зная другого недостатка,
кроме важнейших необходимостей в жизни,
не ища ничего, кроме известности в
наездничестве, похвалы народа, и мечтая
о важ- ности своего происхождения,
довольны своим состоянием..." [25, с.254–255].
5. Правдивость. В это понятие входило
прежде всего такое положение уэркъ
хабзэ, как верность данному слову. Не
сдержать обещания считалось поступком,
роняющим честь и потому недопустимым
для дворянина. У черкесов есть много
пословиц, посвященных этому: "Уэркъ и
псалъэ епцIыжыркъым" – "Дворянин
верен данному слову"; "УлIмэ улIэнуми
уи псалъэр гъэпэж" – "Умри, но слово
сдержи"; "Уэркъ и пIалъэ епцыжкъым"
– "Дворянин верен назначенному сроку".
Дабы не уронить честь, рыцарь должен
быть осторожным: давать слово кому-либо
"должно с полной уверенностью, что
сдержишь его" [9, с.149].
Хитрость, лесть, раболепство – все это
могло быть свойственно людям
несвободным, но никак не дворянину. Хан-Гирей
в связи с этим сообщает: "По их мнению,
хвалить человека в глазах его есть
гнусное лицемерство. Постоянство в
поведении и твердость в данном слове
почитают величайшими достоинствами
человека. Напротив того, двуличие –
гнуснейшей низостью" [25, с.278].
6. Человечность. "Это качество для
рыцаря считалось таким же обязательным,
как и храбрость. Более того, по мнению
черкесов, эти два качества
взаимосвязаны и не могут существовать
друг без друга.
Чувство личной уверенности в жизни, вес
и уважение в обществе человеку давали не
одна грубая физическая сила и храбрость,
а прежде всего соблюдение норм адыгэ
хабзэ. В системе принципов адыгэ хабзэ
понятие "человечность" занимало
одно из ключевых позиций.
Физическая сила, храбрость, умение в
совершенстве владеть оружием – все это
необходимо рыцарю, чтобы защитить свою
честь и честь окружающих, нуждающихся в
его защите и покровительстве. К тем
людям, которые пренебрегали принципами
человечности и делали из силы культ,
черкесы относились с презрением. Обычно
таким людям говорили: "Выри лъэщ дыдэщ,
ауэ къаубыдыри щ1ащ1э" – "Бык очень
силен, однако его ловят и запрягают".
Адыгское дворянство, как отмечал А.-Г.
Кешев, "не доволь- ствовалось, однако,
репутацией воина бесстрашного, смелого,
предприимчивого, испытанного всякого
рода лишениями и невзгодами, но метило
гораздо дальше, добивалось вместе с тем
славы благородного, великодушного
рыцаря" [9, с.223].
Человечность обязывала щадить
самолюбие окружающих, помогать
страждущим, особенно сиротам, вдовам,
старикам. Смысл адыгэ хабзэ –
поддержание личного достоинства
человека. Поэтому им осуждается
унижение человеческого достоинства,
произвол сильного над слабым. Считалось
неприличным оскорблять или же говорить
на повышенных тонах с людьми пусть даже
низкого социального статуса [4, с.100].
Настоящий рыцарь должен был не только
сам проявлять к людям гуманность, но и
защищать каждого, кто просил о помощи и
нуждался в ней.
"Справедливость требует сказать...–
писал Хан-Гирей,– что бескорыстное
соблюдение приличия производит иногда у
черкесов поступки истинно великодушные.
Молодой дворянин, или какого ни было бы
звания воин, готовый пожертвовать собой
для славы, догоняет неприятелей,
сделавших неожиданный набег, и, несмотря
ни на число их, ни на опасность,
бросается на них, дерется и получает
смерть или тяжелую рану. В случае смерти
его, первый благородный человек,
нашедший тело, по предании его земле на
свой счет совершает все, что религия
предписывает родственникам покойного
оказывать его памяти. Если он находит
его раненого, то берет его к себе,
содержит самым лучшим образом, платит
врачу, который пользует его, и наконец,
по выздоровлении дарит ему прекрасную
лошадь со всей конской сбруей и полное
на одного человека вооружение, даже
одежду, и все делает из одной чести, не
имея в виду никакого вознаграждения,
кроме похвалы народной" [26, с.176–177].
Таким образом, не только жажда военных
подвигов привлекала черкесов, но и
стремление прославить свое имя добрыми
делами также было для них весьма
характерно. Хан-Гирей в одном из
записанных им черкесских преданий
рассказывает об одном дворянине, для
которого вышеуказанная особенность
была очень характерна.
Этот дворянин, по имени Ногозий, был из
старинного бжедугского рода Хакуи,
которому принадлежала почетная
обязанность знаменосцев. Как и все члены
этого рода, Ногозий отличался
храбростью и отвагой. Но кроме этого,
писал Хан-Гирей, "какая-то
непостижимая жажда сделаться чем-нибудь
известным не давала ему покоя! Встретит
ли, бывало, аробников, завязших в болоте,
он бросится к ним на помощь; остановится
ли обоз во время переправы через реку, на
берегу которой он жил, он спешит к ним,–
нередко переплывает реку даже в самое
позднее время осени, когда поверхность
ее была уже покрыта плавучими льдинами;
встретит ли поблизости торговых людей,
приглашает их к себе и делает им
неожиданные подарки. И всякий раз после
таких услуг он говаривал: "Знаете ли
вы человека, который для вас трудился с
таким усердием? Если нет, так знайте же,
что меня зовут Ногозием, и когда
возвратитесь к себе, рассказывайте обо
мне всем, кого ни встретите, больше мне
ничего не нужно!" Веселые, остроумные
шутки, сопровождавшие его услуги,
придавали им еще большую цену и
предохраняли его от насмешек, которым
хвастливые люди обыкновенно
подвергаются" [26, с.254–255].
7. "Сладкий язык", как образно
называли черкесы ораторское искусство,
был не менее необходимым в Черкесии
качеством, чем храбрость. Во время
народных собраний и третейских судов, по
свидетельству Хан-Гирея, "нередко
виноватый, обладая даром красноречия,
обвиняет правого противника, от природы
лишенного этого качества, необходимого
в Черкесии, столь же как и самый меч..."
[25, с.175].
Обучение искусству красноречия и
рассуждения входило в курс воспитания
юных дворян. Для этого аталыки водили
своих воспитанников на народные
собрания, военные советы и третейские
суды, где они получали уроки ораторского
искусства и знание народных обычаев.
Кроме этого, дворянину вменялось в
обязанность знание историко-героических
песен, народного фольклора и преданий.
При рассмотрении рыцарского кодекса
уэркъ хабзэ необходимо также указать на
существование в нем двух специфических
правил, сформулированных следующим
образом: "Уэркъ здашэ щIэупщIэркъым"
– "Дворянин не спрашивает куда его
ведут"; "Уэркъ хашэркъым" – "Дворянин
чужой тайны не разглашает".
Первое означало, что дворянин должен был
последовать, не требуя никаких
разъяснений, за любым позвавшим его
человеком, а тем более сеньором. Этим
обычаем могли воспользоваться и враги,
но в любом случае, дабы не быть
заподозренным в трусости, ни один
дворянин не отказался бы от подобного
предложения. Когда уорка вызывали из
дому днем или ночью, считалось позором
не выйти или же выслать вместо себя кого-нибудь
другого. Данный обычай нашел отражение в
пословице: "Къоджэм к1уэ, уиук1ынуми"
–"Когда зовут – иди, если даже тебя
убьют" [2, с.100].
Второе означало, что дворянин, ставший
невольным свидетелем чужой тайны, ни под
каким предлогом не мог ее разгласить.
Яркий пример действия этого обычая
содержится в старинной кабардинской
песне и связанном с ним предании "Сетования
Гудаберда Азепша сына".
По преданию, уорк Гудаберд сын Азепша
стал невольным очевидцем того, как
братья-уорки Тхапцевы убили князя
Таусултанова. Вскоре разнеслась молва,
что князя убил Гудаберд.
Чтобы не стать "хашэ", т. е.
доносчиком, Гудаберд покинул родину, но
не выдал настоящих убийц. Пробыв
несколько лет на чужбине, в Крыму, но не
найдя там пристанища, Гудаберд
возвратился тайно в свой аул. Затем он
пошел в дом князеубийц и спросил их, как
быть ему дальше. Те задумали убить его.
Узнав об этом, Гудаберд сбежал из дома
убийц, проник в кунацкую рода убитого
князя. Обычай не позволял хозяевам
проливать кровь гостя, по-этому в
кунацкой Гудаберд был под защитой
обычая. Он снял со стены шичепшину * и
спел собравшимся сложенную им песню. Он
поведал в ней, не называя имен убийц, о
своей непричастности к убийству князя и
тем самым снял с себя все подозрения. Тем
временем настоящие убийцы покинули аул
[16, т.3, ч.2, с.363].
Согласно дворянскому кодексу чести
женщины-дворянки, как представители
привилегированного класса, также не
должны были называть имени того, кто был
повинен в каком-либо проступке. Так,
например, в песне-плаче "Сетования
лабинцев", повествующей о разорении
царскими войсками аула князя Али
Карамурзина, есть следующие слова: "Мы,
как дворянки, не можем делать показаний
насчет того, кто виноват: виноват тот, у
кого горничная чернявая и косоглазая"
[23, с.50]. Таким образом, они, не называя
прямо имени (дабы не нарушить обычая) ,
косвенным образом указали на одного из
виновников разорения аула.
Неотъемлемой частью рыцарского образа
жизни были поедин-
__________
* Шичепшина (шьжIэпшынэ) – адыгский
музыкальный инструмент, род скрипки.
ки – следствие возникающих в среде
высших сословий конфликтов, касающихся
чести, а также неустанного
соперничества в среде элиты. Однако это
"соперничество не нарушало
солидарности элиты как таковой,
солидарности, распространявшейся на
врагов, принадлежащих к элите" [19, с.84].
Черкесское понятие "дворянская
вражда" (уэркъ зэбиик1э) предполагало
взаимное уважение противников с
соблюдением всех этикетных норм. В этой
связи примечательно предание,
записанное профессором Джамалдином
Коковым со слов знатока адыгского
фольклора Абубекира Махмудовича
Гукемуха: "Князья Атажукин и Коноков
были во вражде. Ближайшая встреча должна
была кровью определить сильнейшего и
правого. К тому времени Коноков, будучи
хаджретом, "переселенцем", жил на
Кубани. Как-то Атажукину в один из
походов (зек1уэ) довелось быть со своими
спутниками во владениях Конокова, и
пожелал он об этом известить хозяина,
чтобы не упустить случай помериться
силой. Коноков не замедлил со своим
отрядом выехать навстречу Атажукину.
Впереди всех с ружьем в руках на
неоседланном коне мчался юноша, сын
Конокова. Указав на стремительно
приближающегося к князю Атажукину
мальчика, слуга последнего, отличный
стрелок, навел винтовку на него. Но
Атажукин не велел стрелять, дабы не
смешивать "кровь и молоко". Между
тем тот подоспел и выстрелил в князя. В
завязавшейся битве погибли и князь
Атажукин, и двое сыновей Конокова. Трупы
их были доставлены в аул Конокова. В
кунацкой тела молодых княжичей положили
на почетном месте, а убитого князя
Атажукина – близко от входа.
Зайдя туда, княгиня Конокова без слез
погладила по голове своих сыновей и
сказала: "Вы достойно умерли, дети мои,
не зря отдали свои молодые жизни".
Повернувшись к трупу Атажукина, она
добавила: "А князя перенесите на
почетное место. Ведь он же гость здесь".
Славу рыцарю приносила не только победа,
но и поведение в бою. Мотивация
поведения включала уважение к
противнику, собственное достоинство,
гуманность. Весь этот комплекс
предполагал предоставление сопернику
по возможности равных шансов.
Например, если во время боя один рыцарь
терял лошадь, то другой тоже должен был
спешиться. Убитого соперника уорк
должен был положить на спину, укрыть
буркой и сообщить его местонахождение
родственникам убитого. Если это было
невозможно, его тело должно было быть
предано земле [23, с.57].
Жажда подвигов, неуемное желание
первенствовать возбуждали часто
ревнивое отношение к подвигам и славе
других рыцарей. Чужая слава не давала
покоя черкесскому воину и часто
становилась источником кровной вражды и
поединков [4, с.85].
Хан-Гирей по этому поводу писал: "...прекрасные
стремления к прославлению нередко
заставляют черкесов делать с истинным
самоотвержением добро и защищать
невинность. Но эта благородная черта
характера, к сожалению, часто
обезображивается, так сказать,
косвенными понятиями черкесов о славе:
они нередко проливают потоки крови,
подвергают свою жизнь опасности, и все
это лишь для приобретения воинственной
славы, не приносящей никакой пользы
отечеству, отвергаемой богом и законами
человечества" [25, с.293–294].
Именно слава погубила Андемыркана, как и
многих других известных в истории
Черкесии личностей. Так, например, в
родословной кабардинских князей XVII века
о смерти сына князя Темрюка Идарова
сообщается: " А Мамстрюк добр был
собою гораздо и дороден, и боялись ево
многие в Кабарде, в зависти ево и убили"
[8, т.1, с.385].
Как только, образно выражаясь, "на
сцене" появлялась яркая личность,
выдающаяся своими качествами, у нее тут
же появлялось множество врагов,
стремящихся оспорить известность. По-этому
черкесы считали, что у достойного
мужчины должно быть много врагов. При
этом у достойного человека должны быть
достойные враги. Если перефразировать
известную поговорку, то черкесы
подходили к оценке личности человека по
принципу: "Скажи мне, кто твой враг, я
скажу тебе, кто ты" или же, выражаясь
словами Ф. Ницше : "Вы должны гордиться
вашими врагами: тогда успехи их будут и
вашими" [17, с.41].
Так, герой преданий кабардинский князь
Алиджуко сын Шолоха во время своих
странствий по черкесским землям всегда
после приветствия задавал один вопрос:
"Фи хэкум хэт ис бгъэныбжьэгъум
ныбжьэгъу къыпхуэхъуну, бгъэбийми
къобийжыфыну?" – "В вашей земле
есть кто, если дружить, чтобы достойным
другом был, если враждовать, чтобы
достойным врагом был?" [8, с.339].
Вражда, по понятиям черкесов, носила
элитарный, сословный характер.
Официально враждовать могут люди
одинакового социального происхождения.
Любопытное обстоятельство относительно
этого приводится в кабардинском
предании, записанном адыгским
просветителем К. Атажукиным. В нем, в
частности, говорится, что когда князь
узнал о любовной связи своей жены с его
подвластным табунщиком, то решил обоих
наказать. При этом другой князь, его друг,
сделал ему замечание: "...соглашаясь с
тем, чтобы жена... была наказана,
решительно отверг, чтобы любовнику ее
было сделано какое бы то ни было насилие,
так как это могло означать, будто
человек такого низкого происхождения
может оскорбить его..." [3, с.206].
Соответственно, по понятиям черкесов,
дуэли или поединки могли происходить
только между людьми равного социального
статуса. Дворянин не мог вызвать на
поединок князя, а крестьянин дворянина.
В таких случаях для защиты своей чести
обиженная сторона имела право
обратиться в третейский суд (хеищIэ).
Поединки обычно проходили без
свидетелей, в поле, около какого-нибудь
кургана. Поэтому выражение "1уащхьэ п1алъэ"
(Iуащхьэ – курган, пIалъэ – срок) имело
терминологическое значение и означало
вызов на поединок.
Как сообщается в старинной кабардинской
песне "Сетования Боры Могучего",
однажды ночью какой-то незнакомец
вызвал старого дворянина Бору из дому и
назначил ему "встречу на кургане".
"Борэжьу бзаджэ!" – жеIэри зы къоджэ,
Къаджэ псоми сыдыщIокI,
Iуащхьэ пIалъэ къызет" –
"Бора, старый, злой,– говоря
вызывает меня кто-то,
Кто бы ни вызвал – всегда выхожу,
Встречу на кургане [он] мне назначает"
[1, с.100].
В нартском эпосе поверженный наземь
Сосруко, обращаясь за отсрочкой к
Тотрешу, говорил: "Хьэрэмэ 1уащхьэ ди п1алъэщ..."
– "Харама-курган – место нашей
встречи..." [1, с.62].
Согласно фольклорным данным черкесам
были известны несколько видов поединков.
Обычно дворяне предпочитали драться
верхом и спешивались только в том случае,
если по причине полученных ран не могли
держаться в седле [7, с.199].
Поединок проходил следующим образом:
противники скакали верхом навстречу
друг к другу, делали при сближении по
одному выстрелу из ружей и в случае
промаха начинали рубиться шашками.
Такая форма поединка, как нам сообщил
Хасан Яхтанигов, называлась "дохъутейтех"
(дохъутей – ружейный чехол, тех –
снимать).
Был известен и другой способ проведения
поединка – "ЩIакIуэ кIапэ". При этом
расстилали на земле бурку и становились
на разные ее концы. Отсюда и название "ЩIакIуэ
кIапэ" (щIакIуэ – бурка, кIапэ – конец).
Поединок проходил на кинжалах, при этом
нельзя было колоть, а только рубить. В
случае если один из противников сходил с
бурки, то другой имел право его заколоть.
Один из противников мог на правах
победителя снять с другого оружие как
трофей. Так как лишиться оружия
считалось большим позором, то обычно
поединки заканчивались смертью одного
из участников. Если же кто-то
отказывался принять вызов, то тем самым
он признавал себя побежденным и с ним
могли поступить как с "убитым", т.е.
отобрать у него лошадь и оружие [7, с.199–200].
Надо заметить, что оружие у черкесов
само по себе являлось объектом
почитания и многие правила этикета были
порождены обычаем ношения оружия.
Например, каждый уорк должен был знать и
соблюдать следующие правила: при
встрече на дороге мужчины должны были
расходиться с правой стороны, так, чтобы
их левая сторона (вооруженная) была
обращена друг к другу. В таком положении
неудобно выхватить шашку и нанести удар.
Если навстречу шел человек и желал
разойтись с левой, "неправильной",
стороны, то он нарушал этикет и его
следовало опасаться.
В случае с женщинами мужчины поступали
наоборот, так как женщины не
представляли угрозы и не могли быть
объектом нападения. С женщинами
расходились по левую сторону. Во время
беседы с женщиной нельзя было стоять к
ней левым боком, показывая ей "вооруженную"
сторону. Отходя от женщины, мужчина
поворачивался налево, так, чтобы быть к
ней правым боком.
Если двое всадников ехали вместе в одном
направлении, то младший занимал по
отношению к старшему левую, менее
защищенную сторону. Если же спутников
было трое, то порядок изменялся: старший
находился в центре, следующий по
возрасту или положению занимал левую
сторону, самый младший находился справа.
Такая схема также имела скрытый смысл.
Если младший по поручению старшего
отлучался, то левая, более уязвимая,
сторона у старшего оставалась закрытой,
а правую он контролировал сам. Если
всадник встречал в пути другого, едущего
с ним в одном направлении, то необходимо
было поступить следующим образом:
догнав его, чтобы не вызвать опасений,
подъехать к нему не с левой (незащищенной),
а правой стороны. Если спутник
оказывался старше, после приветствия он
занимал левую сторону. Из этого правила
было одно исключение: если один из
всадников был "гость", т.е. не был
жителем той местности, по которой ехал, а
встретившийся или сопровождающий его
был жителем этих мест, то последний –
будь он даже старше возрастом – занимал
левую сторону, как бы оберегая гостя. Как
только они выезжали за пределы той
местности, младший по возрасту всадник
должен был занять положенное ему место,
т.е. левую сторону.
Каждый дворянин должен был соблюдать
правила обращения с оружием: например,
его нельзя было без достаточно веской
причины обнажать. Обнажить оружие,
угрожая им, и не применить его считалось
большим позором. Его нельзя было
направлять в сторону человека (особенно
огнестрельное). При передаче холодное
оружие нельзя протягивать клинком
вперед. В то же время считалось
неправильным протягивать кому-то оружие
рукоятью вперед с клинком, обращенным в
свою сторону. Неосторожное или
неуважительное отношение к чьему-либо
оружию воспринималось как оскорбление.
Например, так отнеслись бы к действиям
человека, взявшего без разрешения
хозяина оружие с тем, чтобы его
рассмотреть, или же, посмотрев его, не
положившего его аккуратно на место, а
небрежно бросившего. Таким же
оскорблением было бы, если кто-то
оттолкнул от себя чье-то оружие, если оно
ему мешало, вместо того, чтобы попросить
об этом его владельца.
Рыцарский кодекс уэркъ хабзэ
представлял собой дальнейшее развитие и
концентрированное выражение
общечеркесского кодекса адыгэ хабзэ.
Свод правил и принципов, содержащихся в
нем, апеллирует к таким категориям, как
чувство личного достоинства, уважение и
внимание к людям, мужество, честь,
правдивость. Соблюдение кодекса уэркъ
хабзэ в полном объеме требовало от
человека постоянных усилий в
самосовершенствовании, сопряженных с
различными ограничениями и борьбой с
собственными слабостями. Недаром
черкесы сравнивали путь
совершенствования в хабзэ с трудным,
долгим подъемом в гору: "Уэркъыгъэ
дэгъэзеигъуэ к1ыхьщ" – "Рыцарство
– долгий (трудный) подъем". Причем, как
считали черкесы, пределов в
совершенствовании не было. Народная
пословица гласит: "Акъылым уасэ и1экъым,
гъэсэныгъэм гъунэ и1экъым" –"Ум не
имеет цены, а воспитанность пределов".
Хотя рыцарский кодекс уэркъ хабзэ был
очень требователен к своим носителям и
соблюдение его было сопряжено со
многими неудобствами, он гарантировал
человеку защиту его чести, уважение
окружающих и высокое положение в
обществе. Недаром черкесы говорили: "Уэркъ
бгы задэщ" – "Рыцарство –
неприступная скала". Дворянин в
черкесском обществе не столько
должность, сколько образ жизни, причем
образ жизни настолько привлекательный,
что все остальные слои общества
смотрели на него, как на образец для
подражания.
Черкесское общество было по своему
характеру традиционалистского типа, т. е.
большая часть общественной жизни здесь
регулировалась не государственными
учреждениями и законами, а
общественными институтами и обычаями.
Этикет и обычаи регулировали все
стороны жизни, успешно компенсируя
отсутствие у черкесов развитых
государственных институтов. На это
обращали внимание многие европейские
авторы, побывавшие в Черкесии.
Англичанин Джеймс Белл сообщал в связи с
этим: "Общественное мнение и
установленные обычаи – вот что, кажется,
является высшим законом в этой стране; в
общем, я могу только поражаться тем
порядком, который может проистекать из
такого положения дел. Немногие страны, с
их установленными законами и всем
сложным механизмом правосудия, могут
похвалиться той нравственностью,
согласием, спокойствием, воспитанностью
– всем тем, что отличает этот народ в его
повседневных взаимных сношениях" [5, с.479].
Другие авторы, в частности Теофил
Лапинский, также приводят аналогичные
свидетельства. Последний не мог скрыть
своего удивления от той крепкой и
строгой социальной организации
общества, которую он встретил в Черкесии,
несмотря на отсутствие здесь
централизованной государственной
власти с ее атрибутами. "Когда
вступаешь на землю свободной Абазии *, то
сначала не можешь понять, – писал он, –
каким образом народ, у которого почти
каждый ребенок носит оружие, который не
имеет писаных законов, исполнительной
власти... может не только существовать,
но еще... и сохранить свою независимость.
Причина этому – крепкая социальная
организация народа, опирающаяся на
национальные традиции и обычаи, которая
не только охраняет личность и имущество
каждого, но также делает трудны-ми и
почти невозможными все физические и
моральные попытки к покорению страны"
[12, с.76].
Черкесский этикет – адыгэ хабзэ и
созданный на его основе рыцарский
кодекс уэркъ хабзэ мы считаем
культурной моделью, возникшей под
сильным влиянием военизированного быта,
характерного на протяжении длительного
периода времени для общественно-политической
жизни Черкесии. Черкесы, в силу
особенностей исторического развития, не
достигли большого прогресса во многих
областях материальной и духовной
культуры. В частности, у них не получили
развития такие сферы, как письменность,
литература, живопись, архитектура,
градостроительство и некоторые
__________
* В своей книге Лапинский часто называет
Черкесию Абазией, а ее жителей абазами.
другие. К тому же их общественный строй,
застывший на стадии феодализма,
отличался консервативностью и
застойным характером. Тем не менее
черкесы создали свой этикет, который
можно считать значительным культурным
достижением.
Дореволюционный адыгский просветитель
А.-Г. Кешев отмечал это в одной из своих
статей: "Условиями исторической своей
жизни и географическим положением
занимаемой ими страны все кавказские
горцы призваны были развить
исключительно начала военно-республиканских
обществ, и все они, до известной степени,
выполнили свою задачу. Но ни у одного из
них военно-аристократические
учреждения и воинственный дух не
выработались в таких определенных
чертах, не были доведены до такой
полноты и совершенства, как у адыге.
Племя это может быть названо по
справедливости творцом и первым
распространителем духа рыцарства среди
прочих кавказских туземцев. Дух этот лег
в основание его политического,
общественного и домашнего быта. Им
проникнуты насквозь его нравы и обычаи.
В этом отношении адыги далеко опередили
другие кавказские племена, для которых
имя храброго воина составляло конечную
цель стремлений. Этим племенам
недоставало величия и изящества,
которыми запечатлен весь строй жизни
адыгского общества. Их обычаи проще и
патриархальнее адыгских, что нужно
приписать отчасти демократическому
устройству большей части этих племен.
Политическая же организация адыгского
племени была по преимуществу
аристократическая. Даже те отрасли его,
которые не имели среди себя сословия
князей, как, например, шапсуги и абазехи,
по характеру общественного и домашнего
своего устройства были почти такими же
аристократами, как кабардинцы,
темиргойцы, беслинейцы и пр.
В жизни большинства кавказских горцев
мы не встречаем тех многосложных, в
высшей степени щепетильных отношений,
условных приличий торжественности и
принужденности, которыми опутано было
общество адыгов. Так называемый
черкесский дворянский обычай (уорк-хабзе)
ни в чем не уступал известным десяти
тысячам китайских церемоний.
Все это показывает ясно, что адыги не
остановились, подобно своим соседям, на
степени обыкновенного военного
общества, но развили свои воинственные
наклонности до идеальной тонкости, до
настоящей виртуозности, воплотили
принцип военно-аристократических
свободных учреждений в живые,
привлекательные формы и возвели их в
целую, стройную систему" [9, с.222–223].
Для созданной черкесами культурной
модели были характерны определенная
ограниченность и одностороннее
развитие. Это нашло отражение и в такой
области культуры, как песенный фольклор.
А.-Г. Кешев в связи с этим отмечал: "Если
же песня их не пошла далее
первоначальной формы эпоса, не
сделалась лириче-ской, сатирической,
эротической, обрядовой и бытовой, то
причину тому надо искать не в
неподвижности самого народа, а скорее в
слишком одностороннем развитии его
военно-аристократического духа, в ущерб
всем другим сторонам жизни, в гордом
презрении ко всему, что не подходило под
неизменный идеал наездника-героя.
Занятая исключительно одними
наездниками, черкесская песня обошла
всё, не входившее в круг их действий. Она
как будто и не подозревала, что есть
чувства, желания, стремления, страсти,
заставляющие самые мужественные сердца
волноваться не менее сильно, чем звон
оружия, ржание коней и шум битвы. К самым
законным, естественным влечениям души, к
нежнейшим привязанностям сердца, к
теснейшим узам крови и любви,– словом,
ко всему, что составляет для человека
неисчерпаемый источник наслаждения и
муки, песня отнеслась с суровым
пренебрежением, потому что черкесские
герои, вырубив, если можно так
выразиться, оригинальную теорию о жизни
и назначении человека, смотрели на все
это как на врожденные слабости
человеческой природы, над которыми
обязан восторжествовать всякий
желающий именоваться настоящим
мужчиной. Вот почему в старых черкесских
песнях не встречается ни одного куплета
чисто любовного содержания.
Если внутренний мир души и нежные
ощущения сердца не нашли себе таким
образом достаточного отголоска в
черкесской песне, то не более
посчастливилось в ней и так называемому
народному миросозерцанию. Черкес как
будто инстинктивно сознавал опасность
излишней чувствительности и
наклонности к отвлеченным размышлениям
для его сурового, воинственного
призвания. Он как будто понимал, что,
поддавшись однажды влечению сердца,
сладкому обаянию нежных чувств, или дав
полную волю пытливому уму, он не в
состоянии уже был бы остаться тем, чем
был и следовало ему быть, потому для
избежания всякого соблазна он изгнал из
своей жизни все, что грозило ослабить
его крепкую натуру. "Кто раздумывает о
последствиях, тот не храбр" – вот
правило, руководившее действиями адыгов,
и, как мне кажется, очень ясно
характеризующее взгляд... на мышление,
как на силу, притупляющую природную
энергию и предприимчивость духа. Только
таким взглядом можно и объяснить себе,
что черкесы, одаренные вообще от природы
ясным умом, не чуждым даже некоторого
философического оттенка, нарочно
избегали всякого рода рассуждений,
считая их приличными только одним
старикам. Герои черкесских песен не
рассуждают, а только действуют" [9, с.223,
232–234].
Говоря об определенной односторонности
и ограниченности той системы, которая
называлась уэркъ хабзэ, исследователи
должны, во-первых, учитывать принцип
историзма, а во-вторых, иметь в виду, что
любая система, претендующая на
действенность и эффективность,
изначально предполагает определенную
ограниченность, заключающуюся в
усилении отдельных элементов за счет
других, менее актуальных и ункционально
значимых в данный исторический
промежуток времени.
[1;2]
А. С. Мирзоев |
|
